Школу Колька закончил кое-как: учеба давалась ему с трудом. Был он по характеру парнем непоседливым, быстро увлекался новым делом, но так же быстро и остывал к нему. Родители с утра до вечера были заняты на работе, а по выходным «горбатились» на садовом участке, возделывая клубнику, малину, смородину и прочие полезные насаждения. На воспитание единственного чада времени не хватало, оставалось надеяться на армию. «Вот призовут осенью на службу, уж там-то и воспитают, и научат!» - так размышляли и надеялись они. Свободное время, которого у Кольки было предостаточно, он проводил во дворе, в компании таких же, как и он оболтусов. Играли в карты «по маленькой», бренчали на гитаре, пили «бормотушку», мечтали о больших деньгах и шикарной жизни. Хотелось поскорее избавиться от родительской опеки и окунуться во взрослую жизнь, хотелось всего и сразу! Один из дворовых приятелей рассказал, что в геологических партиях горняки зарабатывают по шесть тысяч за сезон. Это известие запало в Колькину душу. Вот это да! Это то, что надо! Это не просиживание за скучными учебниками, это не вкалывать годами на заводе за гроши, это настоящая мужская работа! Колька твердо решил стать горняком, хотя представления не имел, чем они занимаются и что для этого надо.

Приближалась осень, а с ней и неизбежный призыв в армию. Однажды, Колька с дружками прогуливался по парку, что вытянулся вдоль Амура. Вечер был теплым, на небосводе уже появились первые звезды. После выпитого вина настроение было приподнятым. Компания как-то незаметно распалась, а Колька присел на скамью, закурил сигарету и оглянулся вокруг. Мимо прогуливались парни с девушками, пожилые пары, стайками пробегала малышня, неспешно прошел милицейский наряд. Кольке хотелось общения, но никто не обращал на него внимания. Раздосадованный таким отношением к его персоне, Колька пододвинулся к пожилой паре, сидевшей на другом краю скамьи, и попытался завязать разговор:
- Скажжите п..жалуйста, – обратился он к мужчине слегка заплетавшимся языком, – а вы служили в армии?
- Не только служил, но и воевал! – отозвался тот, - да вы, молодой человек, никак выпивши? Вы бы воздержались, так и до беды недалеко!
Пара поднялась и двинулась в сторону Амура. От выпитого и сигарет Кольку разморило, и он не заметил, как задремал. Очнулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо. Открыв глаза, Колька увидел над собой лицо человека в милицейской фуражке. Попытка вырваться из крепких рук закончилась плачевно – его скрутили и повели к милицейскому «газику». Все бы ничего, ну дали бы пятнадцать суток, да ведь угораздило Кольку проорать на весь парк: «Весь мир – бардак, все люди – бляди!» Дальше – больше, слово за слово, вот так и наскандалил Колька на целый год в колонии общего режима.

Вернувшись из колонии, Колька устроился в геологическую партию, заявив кадровикам, что с детства мечтал о профессии горнорабочего. Через неделю, как только открылся летний полевой сезон, он с другими горняками улетел в партию. Добраться до участка, на котором планировались геологоразведочные работы, сразу не удалось – помешала погода. Горная гряда, за которой находился участок, была закрыта тучами, а подняться выше этих туч «Аннушка» не могла. Вот и пришлось мужикам бить баклуши в маленьком таежном поселке на берегу Уды. Развлечений было немного: рыбалка да выпивка, выпивка да рыбалка. Сухой паек, выданный на дорогу завхозом экспедиции, скоро закончился, а следом закончились и деньги. Выпивку покупать было не на что, а рыбалка тоже надоела. Целыми днями у костра велись разговоры о прошлых делах, о больших заработках, о «красивой» жизни после завершения сезона.
В мужской компании, как известно, излюбленной темой разговоров является работа. Конечно, любят мужчины поговорить и о политике, и о начальстве, но главная, причем неисчерпаемая тема – работа. Вот и сейчас, когда разговоры касались работы, обычно скупые на слова горняки оживлялись и начинали обсуждать способы проходки горных выработок, рассказывать страшные истории об обвалах горных пород и прорывах пластовых вод.
Вот тут-то Колька и узнал, что существуют карбонаты и терригены, валунники и галечники, песчаники, глины и другие горные породы. А еще он узнал, что к каждой породе нужен свой подход, и что у каждого горняка должен быть свой набор инструментов. Когда Колька увидел все эти кувалды и кувалдочки, кайлы и каелки, лопатки, ломики, клинья и прочее снаряжение, ему стало грустно, ведь собираясь на заработки, он и думать не думал о таких премудростях.

Однажды вечером к костру истомившихся от вынужденного безделья горняков вышел «второй» пилот. На лице пилота блуждала довольная улыбка. Угостив мужиков «Беломором», он не спеша выпил предложенную кружку чая и, выдержав положенную паузу, сообщил, что «на завтра дают погоду» и чтобы «в шесть ноль-ноль все были у борта как штык».
Повеселевший народ снял палатки еще с вечера. Спать залегли пораньше, а утром в назначенное время были у самолета.
Летчики были уже в кабине и прогревали двигатель. После недолгой погрузки самолет вырулил в начало взлетной полосы, взревел мотором и рванул в небо.
Как только самолет набрал нужную высоту, Колька прильнул к иллюминатору. Внизу, бескрайним зеленым ковром расстилалась тайга, изрезанная жилам рек и прожилками речушек. Впереди показалась горная гряда: среди сопок, поросших лесом, громоздились серые мрачные скалы, достававшие до облаков. Тень их самолетика переползала со скал на осыпи и кроны деревьев неизвестным науке насекомым.

Через несколько часов полета самолет благополучно приземлился на аэродроме поселка Нелькан, где, как оказалось, их уже дожидался вертолет, загруженный ящиками и коробками с консервами. В вертолете было ужасно тесно из-за огромного бака с керосином, занимавшего почти все пространство салона, а грохот от работавшего двигателя и свиста винта стоял такой, что о разговорах не могло быть и речи. Так и просидели молча весь недолгий полет, тесно прижавшись друг к другу.
Солнце клонилось к закату, когда вертолет приземлился в долине ручья, протекавшего между сопок. В иллюминатор было видно, как по склону одной из сопок спускаются и бегут к вертолету несколько мужчин. Как только остановились винты, началась выгрузка. Пилоты поторапливали – «кормить» до утра мошку и комаров им явно не хотелось, и как только последний ящик с консервами перекочевал на землю, двигатель машины взвыл, винт засвистел на самых высоких нотах и вертолет, набирая высоту, растворился в вечерних сумерках.

Лагерь геологической партии располагался на небольшой террасе, выступавшей из склона сопки, и состоял из десятка палаток, установленных на двухзвенные сосновые срубы. На краю террасы весело потрескивал костер, вокруг которого сейчас собралось население лагеря. Новичков встретили радушно: накормили макаронами с тушенкой, напоили крепким чаем, а потом разместили по палаткам. Колька забрался в спальник и тут же уснул. Спал он крепко, без сновидений и соседям по палатке стоило большого труда разбудить его утром. Колька вылез по пояс из спального мешка и осмотрелся. Больше половины палатки занимали приподнятые над землей нары, покрытые фанерой. На нарах лежали спальные мешки и рюкзаки обитателей палатки, в углу ютилась маленькая печка-«буржуйка» и лежало несколько поленьев.

Колька поежился от утреннего холода, натянул рубашку и брюки, сунул ноги в сапоги и, отогнув полог так, чтобы не напустить в палатку комаров, вылез наружу. Солнце только появилось над кромкой леса, на траве и кустах лежала роса. Вокруг костра на бревнах и чурбаках сидели горняки, «маршрутники» и геологи с чашками и кружками. Было время завтрака. Колька сбегал к ручью, протекавшему у подножья сопки, наскоро умылся и устроился у костра. Дежурный щедро отвалил в подставленную Колькой чашку порцию гречневой каши с тушенкой и налил крепкого чая. Завтракали молча. Позавтракав, дружно закурили, разгоняя едким дымом тучу комаров и мошки, висевшую серым облачком над головами. Без лишних разговоров разошлись по маршрутам и выработкам, прихватив тощие рюкзаки с сухим пайком. Вскоре Кольку позвали к начальнику партии. В платке начальника партии было сумрачно. В глубине палатки стоял топчан со спальными принадлежностями, над топчаном висел марлевый полог, а с гвоздя, вбитого в каркас палатки, свешивались карабин и бинокль. У низкого стола на сосновом чурбаке сидел начальник партии Виктор Иванович Болдовский, которого за глаза работяги звали «Балдой». Колька видел Болдовского впервые, но сразу понял, что назвать его в глаза «Балдой» было равносильно смертному приговору.

Еще он слыл человеком порядочным и надежным: дав слово, никогда ему не изменял. Свое мнение о людях и событиях высказывал, не взирая на лица и не боясь последствий, часто к неудовольствию и подчиненных, и начальства. Один из столичных студентов, проходивший практику в партии Болдовского, как-то поинтересовался: «А как же демократия, Виктор Иванович?» Тот поднес к носу студента свой огромный кулак и проронил: «Вот моя демократия!» Вопрос был исчерпан. В партии Болдовского дисциплина была железной, а приказы не обсуждались. Вот такой человек сидел сейчас перед Колькой на сосновом чурбаке и что-то записывал в полевом блокноте, изредка сверяясь с геологической картой. У Кольки похолодело в животе, а ноги стали ватными и непослушными.
Болдовский отложил блокнот и посмотрел на Кольку.
- Значит, горняком хочешь быть? - просил он.
- Хочу! – негромко ответил Колька, стараясь придать голосу нужную уверенность.
- Да… – неопределенно протянул начальник партии и громко позвал: - Петрович!
Через минуту в палатку ввалился бородатый крепыш.
- Выдай новичку пару лопат, кайло и напильник. Пусть сегодня подготовит инструмент. На «точку» отведем завтра. Да, дай ему инструкцию, пусть почитает!

Весь день, у костра Колька усердно затачивал лопаты и кайло и изучал инструкцию по проходке шурфов и канав. А еще по совету опытных горняков он разметил черен лопаты, чтобы измерять глубину будущих выработок.
На «точку» вышли сразу после завтрака. Первым шел старший геолог, а за ним с рюкзаком, к которому были приторочены инструменты, Колька.
Узкая тропа вилась вдоль ручья, то взбираясь на склоны сопок, то спускаясь к воде, то переходя по мелководью на другой берег. Старший геолог партии Михаил Васильевич Храмцов шел чуть враскачку, ровной, неспешной походкой опытного таежника, и Колька еле поспевал за ним, то и дело цепляясь носкам сапог за многочисленные кочки. Наконец, старший геолог остановился, раскрыл планшет и посмотрел на карту. Удовлетворенно хмыкнув, он стал подниматься по склону сопки. Пройдя метров сто, Храмцов остановился, выбил геологическим молотком небольшую ямку, снял рюкзак и, усевшись на него, закурил. Колька тоже снял рюкзак с инструментами и продуктами и затянулся «Беломором». Курили молча. После того, как Храмцов ушел, пообещав вернуться к вечеру, Колька распаковал инструменты, уложил рюкзак под ближайшей сосной и, сняв энцефалитку, принялся за работу. Ему предстояло пробить шурф глубиной два с половиной метра. Лезвием штыковой лопаты он наметил контуры шурфа по размерам, вычитанным в потрепанной инструкции, которую он штудировал у костра. К удивлению Кольки дерн сворачивался, как коврик у входной двери, а под ним обнажился сероватого цвета камень, который лопата не брала. Делать было нечего, и он взялся за кайло. Под ударами закаленного инструмента порода откалывалась мелкой щебенкой, но дело все-таки двигалось. Осколки породы приходилось нагребать на совковую лопату и только потом выбрасывать из шурфа. Таким образом, Колька врубался в сопку до тех пор, пока не углубился по колени. Выбравшись из шурфа, он достал из рюкзака фляжку с водой, сделал несколько глотков, а за тем, привалившись спиной к сосне, с удовольствием закурил.

Солнце уже поднялось над сопками, день вступил в полную силу. Тишину тайги нарушал только шелест листвы да редкие крики птиц. Закончив перекур, Колька взялся за кайло. Пласт серого плитняка закончился, дальше шла порода красноватого цвета, и рубить ее было легче. Когда глубина шурфа достигла полутора метров, Колька ощутил, что работать в узкой яме стало неудобно - ни размахнуться кайлом, ни отбросить лопатой отработанную породу. Вот тут - то он и понял, для чего нужны каелки и лопатки! Усевшись на край шурфа, Колька ломал голову: «Что же делать? Не иначе придется расширять выработку?» Выругавшись, он с остервенением принялся рушить стенки шурфа. Выбрав отработанную породу, Колька решил передохнуть, а заодно и пообедать. Забросив за плечи рюкзак, он спустился к ручью. Там он соорудил небольшой костерок, разогрел тушенку, заварил чай в большой алюминиевой кружке и, размочив в ручье ржаной сухарь, принялся обедать.

В долине было прохладно, дул несильный, но ощутимый ветерок, так что даже мошка и комары не донимали. После обеда настроение улучшилось и, выкурив очередную «беломорину», Колька отправился продолжать «настоящую, мужскую работу».
По мере продвижения к заданной отметке пришлось расширять шурф еще пару раз. Когда выработка достигла нужной глубины, Колька очистил забой от остатков породы, выбросил из шурфа инструменты и с трудом вскарабкался наверх. Привалившись к сосне, он в изнеможении вытянул гудевшие от усталости ноги и стал дожидаться старшего геолога. Храмцов пришел примерно через полчаса после того, как Колька закончил работу, как будто чувствовал. Он молча посмотрел на парня и прошел к выработке. Осмотрев шурф, Храмцов повернулся к Кольке и, не скрывая удивления, вопреки своей обычной сдержанности спросил: «Ты что, шахту здесь закладываешь, что ли?!»
В лагерь вернулись, когда уже смеркалось. У костра было оживленно.
Умывшись, Колька уплел наполненную «с верхом» тарелку макарон с тушенкой, выпил полулитровую кружку крепкого, сладкого до приторности чая и, не отвечая на поздравления полевиков «с почином» и шутки по поводу «шахты», ушел в палатку, забрался в спальник и мгновенно уснул.
На утро подъем был мучительным: болело все тело, руки и ноги еле сгибались, в общем, вид у Кольки был совершенно жалким. Сбитые в кровь ладони пришлось забинтовать. Осмотрев сгорбленную фигуру, одиноко сидящую у кострища, начальник обронил:
- Пока подежуришь.

Штатного повара в партии не было, поэтому готовили пищу и выполняли мелкую работу по лагерю маршрутные рабочие по установленной начальником партии очередности. Для того чтобы приготовить кашу с тушенкой или консервированный борщ с той же тушенкой, не говоря уже о чае и мытье посуды, специального образования не требовалось. Заполучить квалифицированного повара-мужчину в сезонную партию было практически невозможно, а с поварихами слишком много проблем. Так считал начальник партии, и во многом он был прав. Одинокая женщина в мужском коллективе всегда становится предметом повышенного внимания и причиной разных неурядиц.
С новыми обязанностями Колька справлялся вполне сносно. Вставать приходилось раньше всех, чтобы успеть с завтраком, зато днем можно было покемарить, поскольку в маршруты и на выработки обед забирали с собой «сухпаем».

Дня через три Колька почти оклемался: перестали болеть мышцы и спина, почти зажили руки. На четвертый день его дежурства после завтрака Кольку подозвал Храмцов:
- Закончишь кухонные дела, сходи посмотри, как работают опытные горняки. Тут недалеко есть несколько шурфов и пара канав. Скоро получишь новое задание.
Отдраив от копоти котел и чайник, Колька сунул в рюкзак банку тушенки, кружку с уложенной в нее заваркой, пару ржаных сухарей и отправился вверх по ручью. Минут через сорок впереди показались несколько шурфов, вытянутых в линию, пресекавшую долину ручья. Еще чуть дальше склон сопки прорезала канава. Колька прибавил шагу и вскоре оказался у одного из шурфов. Заглянув вниз, он был настолько удивлен, что отшатнулся и непроизвольно выдохнул: «Е-мое!» - вниз уходил узкий колодец глубиной не меньше четырех-пяти метров, на дне которого поблескивала вода. Было совершенно непонятно, как там мог работать человек и как он в одиночку поднимал наверх отработанную породу. Осмотрев еще один шурф, Ермаков направился к канаве. Она была пятиметровой длины и уходила в глубину на два метра.
- Вот это - то, что надо, – подумалось ему, - и лопатой орудовать легче, и объем приличный!
Вернувшись в лагерь, Колька доложил старшему геологу о готовности продолжить работу горняка, а затем принялся готовить ужин.
На следующий день Храмцов проводил его на новую точку, где предстояло пробить пятиметровую канаву глубиной два метра.

За работу Колька принялся с энтузиазмом. Какой-никакой опыт в горнопроходческих работах уже имелся: черенки лопат он укоротил и «ошкурил», лезвия заточил, а кайло с обоих концов отбил на наковальне в лагере. Отмерив необходимые размеры, он вбил по углам будущей канавы колышки и, сняв дерн, взялся за кайло. Теперь он работал без спешки, с перерывами на отдых, и к концу дня первые полметра были пройдены.
В лагере у костра Колька впервые почувствовал себя равным среди равных: не было колких «подначек», даже звать стали не Колька, а Никола!
На четвертый день работы, когда выработка углубилась почти на два метра, кайло после очередного удара отскочило, как мячик, отколов лишь крохотный кусочек породы. Он попробовал копать в другом месте, но и там порода по прочности напоминала танковую броню. Смеркалось, и, вконец расстроившись, Колька отправился в лагерь. На душе было муторно. Наскоро поужинав, он забрался в спальный мешок, долго ворочался и только под утро забылся тревожным сном.

На следующий день, когда Колька отправился на свою «точку», настроение было прескверным. Прежде чем подняться к канаве, Николай присел на валун у ручья, закурил и тупо уставился на воду. В голове была полная неразбериха. Вода в ручье была прозрачной, было видно каждый камешек и рыбешек, гонявшихся за мошкарой. Вдруг Кольку осенило: «Вода! Ну, конечно же, вода!» Он вспомнил и мерцавшую в глубине старого шурфа воду, и рассказы бывалых горняков о прорывах пластовых вод, заливавших выработки. По их словам, если выработку заливала прорвавшаяся вода, то оплату горняки получали сполна, даже если геологи не успевали отобрать нужные им образцы пород и сделать описание вскрытого разреза. Теперь, как в калейдоскопе, все сложилось в законченную картину, теперь он знал, что делать.
Поднявшись к канаве, он уложил рюкзак у ближайшего дерева, а затем с двумя котелками спустился к ручью. Второй котелок Колька прихватил в палатке, служившей складом, два дня назад на всякий случай и теперь порадовался своей предусмотрительности. Зачерпнув воды, он вернулся назад и вылил воду в канаву. Так он пробегал целый час. Спускаться было легко, а вот подъем с каждым разом становился все труднее. В углу канавы образовалась лужица, и ее вид придавал Кольке уверенности в правильности выбранного решения. Рубаха на его спине взмокла от пота, ноги гудели от напряжения, но он упорно раз за разом спускался к ручью и с полными котелками поднимался назад. Поднявшись к канаве в очередной раз, он вдруг встал как вкопанный, потеряв дар речи – из-за сосны на него в упор смотрел начальник партии.

Болдовский подошел к окаменевшему и онемевшему Кольке, посмотрел на дно канавы и, не оборачиваясь, бросил через плечо сквозь зубы:
- Собирай инструмент и топай в лагерь!
Когда Болдовский ушел, Николай уложил в рюкзак нехитрые пожитки, связал и приторочил к нему кайло и лопаты, выкурил папиросу и, взвалив рюкзак на плечи, поплелся в лагерь.
Вечером, после ужина, к костру, вокруг которого собралось почти все население лагеря, подошел Болдовский. Разговоры, как по команде, смолкли, и все взгляды обратились на него. Виктор Иванович уселся на сосновый чурбан, закурил и начал свой рассказ:
- Возвращаюсь я сегодня из маршрута. Дай, думаю, загляну к Ермакову – погляжу, как дела у начинающего горняка, Может быть, помощь какая нужна или совет. Вышел к канаве, а никого нет! Лопаты лежат, кирка лежит, рюкзак у сосны лежит, а человека нет. Слышу – пыхтит кто-то.
Спрятался я за сосну, даже кобуру расстегнул на всякий случай. Вижу, поднимается из-за пригорка Николай, а в каждой руке у него по котелку с водой. Вылил он воду в канаву, а сам рысью назад, к ручью.
Никак не возьму в голову, что это он вытворяет. Заглянул в канаву, а там уже лужа образовалась. Тут до меня дошло – это он канаву обводняет.
Видывал я в жизни разных чудаков, но такого….. Вот уж потешил, так потешил!
Хохот грохнул в ночной тайге орудийным залпом. Взвились в небо перепуганные птицы, слезы от смеха текли по лицам бородатых мужиков. Колька молча сидел на корточках, виновато улыбаясь.

С карьерой горняка и шикарной жизнью в обозримом будущем было покончено. Увольнять Ермакова Болдовский не стал – не вызывать же вертолет для отправки одного разгильдяя, поэтому до конца сезона Колька то маршрутил с кем-то из геологов, то кашеварил. Характера он был отходчивого и покладистого, так что уже через неделю он и вспоминать перестал о скандальном происшествии. На лице его курчавилась бородка в подражание бывалым таежникам, а по вечерам, вглядываясь в усыпанное звездами небо, он мечтал о возвращении в Хабаровск. В этих мечтах он входил во двор своего дома в выбеленной дождями, пропахшей дымом костров штормовке с рюкзаком за плечами под восторженные взгляды местной ребятни и уважительные оклики взрослых. А вечером, в рощице, на краю оврага он будет щедро разливать «бормотуху» в подставленные корешами стаканы и рассказывать о своей, полной приключений жизни в геологической партии. О том, как ходил в многодневные маршруты, как «бил» глубоченные шурфы и канавы, как пил, не морщась, неразбавленный спирт, как запросто, с одного выстрела, «завалил» матерого медведя и как его уважали в партии за смелость и находчивость.
Не знаю, сбылись ли мечты Кольки Ермакова, но эту историю рассказал мне знакомый геолог – человек авторитетный и не склонный к фантазиям.

В.А. Екименко

ноябрь 2019 г.